Геннадий ГРИГОРЬЕВ (1949-2007)

ДЕНЬ ЗЕНИТА

			И что с того, что, скажем, Бунин 
			футбол третировал... Что в том?
				Глеб Горбовский

			Соответствующим  органам давно пора 
			обратить внимание на безобразное поведение 
			болельщиков,  которые во время  матчей с 
			участием «Зенита» располагаются на тридцать 
			третьем секторе стадиона имени С. М. Кирова. 
				Ленинградская правда

			Можно книжек не читать!
			Можно с бабами не спать!
			Можно бросить пить-курить!
			Но «Зенит» не победить!
				Из репертуара тридцать третьего сектора
	

			Джон Леннон как-то выразился в том смысле, 
			что еще неизвестно, что погибнет раньше; 
			христианство или рок. Может быть,
			исчезнет и то и другое. Но люди всегда, 
			даже за час до конца света, будут играть 
			в футбол и смотреть футбол
				Из интервью Диего Армандо Марадоны 
				еженедельнику "Франс-футбол"


ПРОЛОГ

Еще во сне ворочалась страна,
а по ночному городу, по грязи,
лавируя, подрагивая на
булыжных мостовых и диабазе,
как черный призрак — черный лимузин,
прокашлявшийся выхлопом бензина,
куда-то мчался... Русский и грузин
неслись сквозь город в чреве лимузина. 
Один из них курил, ну а другой 
приклад ружья поглаживал рукой.

Они летят все дальше — вдоль реки — 
к извилистому берегу залива... 
Ночь. Лимузин. Взведенные курки. 
Ну чем вам не завязка детектива? 
С предательством, погоней и пальбой, 
с любовью опороченной, с облавой... 
Но вот рассвет забрезжил над Невой, 
и лимузин свернул на мост трухлявый. 
Затем, скатившись с дряхлого моста, 
затих у придорожного куста.

Что будет — будет дальше, а пока
грузин на воздух вышел, следом — русский,
потом явилась фляжка коньяка,
потом ее без рюмок и закуски.
Им хорошо — у них другая жизнь!
Кто запретит им выпить для согрева?
И, быстро выпив, быстро разошлись:
направо — русский, а грузин — налево.
Все стихло вновь. А через полчаса
пальбою огласились небеса!

Кому охота пить, кому гулять,
кому поэмы сочинять охота...
Но, господи! какая благодать,
какой восторг — утиная охота!
Первейшее лекарство от тоски.
В рассветный час, на стыке терры с аквой,
почти не целясь, бил грузин навскид,
и русский влет разделывался с кряквой!
Так, доверху наполнив ягдташи,
любой булыжник можно снять с души

Они сошлись. Веселый гомон птичий 
озвучивал излучину реки, 
когда, поздравив русского с добычей, 
кавказец вдаль взглянул из-под руки. 
Он вдаль глядел, неясной думы полн. 
И перед ним, как пред Петром когда-то 
река неслась широко. Бедный челн... 
Вы поняли, как здесь пошла цитата? 
Я полностью ее не привожу, 
поскольку смысла в том не нахожу.

И тут грузин сказал: «Товарищ Киров!» 
Нет, я, пожалуй, вру. Наедине 
они держались запросто. И Сталин 
сказал: «Серго, ты знаешь, это место 
мне по душе. Я думаю, народу 
оно придется тоже по душе. 
Давай мы это место приспособим 
для отдыха трудящихся. И остров 
я б островом Трудящихся назвал!»

Мироныч промолчал. В минуту эту 
ему виденье было. Вдалеке, 
на островке, осокою поросшем, 
он вдруг увидел странную толпу. 
Скорее даже страшную, поскольку 
исчадья ада, нечисть преисподней, 
одетые в диковинные тряпки, 
размахивая флагом сине-белым, 
крича «ура» какому-то зениту, 
рвались на штурм овального холма.

И вдруг — себя узрел! На пьедестале! 
Весь бронзовый и в собственной фуражке, 
своей рукой как бы благословлял он 
рокочущую дикую толпу...

Он в ужасе подумал: «Нет, не наши...»
(Так были люди не похожи на
трудящихся...)
Взмахнув двумя руками,
Сергей Мироныч отогнал кошмар!

И сталинский услышал голос снова:
«А там, Серго... Да, там, куда ты смотришь,
давай с тобой построим
			СТАДИОН!

***
Меня разбудил телефонный звоночек, 
избавив от всяких сомнительных снов. 
Звонил мой приятель, поэт-переводчик. 
В поэме он назван Абрам Колунов.

Вам скажет любой — он мужик нехороший, 
но как переводчик — весьма даровит. 
И вот Колунов меня как огорошит: 
«Поедем, Григорьев, с тобой на „Зенит"!»

Шокированный предложением этим 
(мы ввек никуда не ходили вдвоем), 
я вдруг с перепугу ответил: «Поедем!» 
А он говорит: «А давай поплывем!»

Ах да — теплоходик от Летнего сада, 
что трется облезлым бортом о гранит... 
Прекрасный маршрут! И другого — не надо. 
Конечно, Абрам, поплывем на «Зенит»!

Конечно, Абрам, по Большой и по Малой 
Неве, да и вниз по теченью притом... 
Там кэптен как кэптен стоит за штурвалом. 
Там пена как пена бурлит за бортом.

Там ветер играет. Там солнце смеется. 
А мы-то, а мы — по морям, по волнам... 
Сегодня мы здесь, как в той песне поется, 
а завтра, быть может, окажемся — там...

Куда же нам плыть? Этим дивным вопросом
во все времена задавался народ,
не веря компасам, не веря матросам,
из бочек на мачтах смотревшим вперед.

«Куда же нам плыть?» — это мучило Ноя. 
«Куда же нам плыть?» — сомневался Ясон. 
Куда же? Туда же, хоть время иное, 
иная волна и иной горизонт!

Куда же нам плыть ради жизни и славы? 
Какой нас сегодня маяк поманит? 
Так Пушкин когда-то обрезал октавы:  
«Куда же нам плыть?»
Мы плывем — на «Зенит»!

***
Ползет теплоходик по Невке, 
волну погоняя волной. 
И знамя взметнулось на древке. 
И древко прогнулось дугой.

И чайки над водами блещут. 
И берег вдоль борта бежит. 
И красное знамя — трепещет. 
И тонкое древко — дрожит.

И так нелегко ему — древку — 
держать это знамя всерьез, 
поскольку под знаменем девку 
и мнет, и целует матрос,

поскольку под знаменем алым, 
открыв свой пузатый портфель, 
какой-то общительный малый 
уже разливает портвейн.

Мальчишки — все в белом и синем — 
настроили магнитофон, 
откуда с чудовищной силой 
несется: «„Зенит" — чемпион!»

И тесно для темы футбольной 
сегодня на нашем борту. 
И стяг — сине-белый, крамольный — 
вдруг затрепетал на ветру.

Под  рев теплоходной сирены, 
под вопли «„Зенит" — чемпион!» 
никто не заметил подмены, 
крамольной подмены знамен.

Равненье на знамя! На знамя! 
И, словно на вражий редут, 
мальчишки, что ехали с нами, 
под знаменем к сходням идут.

Фанаты? Подонки? Пострелы? 
Вояки? Герои? Орлы? 
И курточки их сине-белы. 
И шарфики сине-белы.
…………………………. 
Я дам вам хоть честное слово — 
к такому я не был готов... 
«Видал?» — я спросил Колунова. 
И нос почесал Колунов.
………………………….
………………………….
Какие сюрпризы сегодня
еще уготованы нам?

По шатким, пружинящим сходням 
мы на берег сходим,
а там —
свистят сине-белые флаги, 
звенят озорные стишки. 
И конспиративные фляги 
заправлены за ремешки.

И всюду — фанаты, фанаты, 
со всех ПэТэУ и ЖэКа...

Ах, им бы еще автоматы! 
Ах, им бы еще вожака!

Ах, им бы! Ах, им бы, ах, им бы 
(тогда уж, держава, держись!)

веселые, громкие гимны, 
веселую, громкую жизнь!

Меж ними смазливые бабы — 
и это совсем неспроста...

Тогда бы, тогда бы, тогда бы 
все ягодки сняли б — с куста!

В них бродит неясная сила, 
их жжет неуемная спесь.

Милиция их оцепила, 
но в небо ударила песнь:

«Так громче, музыка, играй победу! 
Мы победили и враг бежит, бежит, бежит! 
Так за «Зенит», за родину, за ве-е-ру 
мы грянем грозное: ура! ура! ура!»


ОБЪЯВЛЕНИЕ  ПО  СТАДИОНУ

«Сегодня на матче «Зенит»(Ленинград)—«Динамо»(Киев) 
присутствует...» — 
сказал диктор и сделал паузу. 
«Присутствует Абрам Колунов»,— заявил Колунов. 
«...Тридцать семь тысяч человек»,— сказал диктор.

ВОПРОС

И какой черт 
дернул нас 
взять билеты 
на тридцать 
третий сектор?

СЕКТОР

Сотню раз
в семь сотен горл
все мощнее раз от разу
проскандируется фраза:
«ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ПРОСИТ ГОЛ!
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ1
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ1
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ!»

(Чувствуете, как затягивает?)

Шарик корпусом прикрыв, 
под гуденье стадиона, 
Ларион идет в прорыв... 
Баль сбивает Лариона!

ЧТО-НА-ПО-ЛЕ-ЗА-СУДЬЯ? 
ОН-НЕ-ВИ-ДИТ-НИ-ЧИ-ВО!

Нету бога, кроме бога,
если этот бог — «Зенит»,
если Дмитриев Серега
пас от Юры не проспит,
если Мельников коленку
в сотый раз не повредит,
если выпустят Саленку,
если этот бог — «Зенит»!

Вот на нашу половину
перевел Блохин игру.
Пас — вразрез — за нашу спину...
Бирюков орет: «Беру!»
И уставился Белан
на ворота, как баран.

Здесь не кубок чемпионов! 
Не игра для дураков. 
Здесь играют Ларионов, 
Афанасьев, Желудков!

На подобные репризы
не способен бедный Голь...'
Как призыв звучит, как вызов:
«ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ!
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ!
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИЙ-ПРО-СИТ-ГОЛ!
ТРИ-ДЦАТЬ-ТРЕ-ТИИ-ПРО-СИТ-ГОЛ!..»

( Голь Николай Михайлович — ленинградский поэт-песенник и драматург, 
один из авторов нашумевшего шоу «Кто убил Констанцию Бонасье?»)
(Примеч. автора.)



Все, выдохся тридцать третий, да и я, признаться, тоже, 
но уже пошла следующая главка, в которой появляется 
РЫЖИЙ ОНЛИ, а Абрам Колунов терпит сокрушительное ФИАСКО. 
Итак...

РЫЖИЙ   ОНЛИ   И   ФИАСКО

Рыжий возник внезапно — где-то в нижних рядах, 
на самом дне тридцать третьего. 
Лихо рванул на себе тельник, 
обнажив ту еще татуировочку:
ОНЛИ ЗЕНИТ.

Я сначала не понял.
Да и потом тоже.
Рыжий все объяснил мне много позже
в пивбаре «Пушкарь».
Словечко есть такое английское — «ОНЛИ».
Значит— «ТОЛЬКО».
(Рыжего, кстати, тоже Толькой звали.)
Так вот не в смысле — он ли Толька?
А в смысле ТОЛЬКО — ОНЛИ.

Просто, когда Толька эту ту еще татуировочку делал,
он словечко английское уже знал,
а буковок английских еще нет.
Вот с ним такое «онли» и приключилось.

Рыжий Онли как-то нехорошо улыбнулся, 
на секунду задумался 
и вдруг рявкнул:
- ПЫХТЫКОР ТЫШКЕНТ?
- НЕТ! —
прогромыхал в ответ тридцать третий.
- ХАИРАТ ЛАМАЛАТА? —
деловито предложил рыжий.
- НЕТ! -
единым выдохом сдул сектор и это предложение.
- МЯСКОВСКИЙ СПИРТАК? —
робко поинтересовался ОНЛИ.
- ПО-ШЕЛ К ЧЕР-ТУ! —
с неожиданной злобой проскандировал тридцать третий. 
Рыжий Онли ткнул большим пальцем за спину, в сторону 
футбольного поля, и ласково осведомился:
- ХОХЛЯНДСКАЯ ДИНАЯМА?
- НЕ-Е-Е-Т,—
оскорбленно замахал  на  него руками тридцать третий сектор.
- ИЗВЕСТНЫЙ КЛУБ ЮВЕНТУЗ? —
не унимался рыжий.
- НЕТ!
- СБОРНАЯ ВСЕГО МИРА СО САМИМ МУРАДОНОЙ?
- НЕТ!
Онли сплюнул и с отчаяньем в голосе пошел с последнего козыря:
- КОНЬЯК, КОТОРЫЙ ЛЬЕТСЯ РЕКОЙ?
Тридцать третий чуть замешкался, но переломил себя
и вновь выдал неумолимое:
- НЕТ!
- ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ПОЕТ... ВСЕМ...
И БЕСПЛАТНО?—
простонал рыжий.
- НЕТ! —
отрезал сектор, отрекаясь от всех благ этого бренного мира.

И тогда рыжий Онли, 
выворачивая себя наизнанку, 
собрав остатки сил,
надломил голос:
—  ЗЕНИТ ЛЕНИНГРАД???!!!
И от   громоподобного  «ДА-А-А» содрогнулась земная твердь,
и у восточной трибуны сдуло как ветром 
ларек по продаже безалкогольных напитков.

И Евтушенко
(ведь в каждом хорошем деле должен быть свой Евтушенко), 
и Вадим Евтушенко,
вышедший в эту минуту
один на один
с Мишей Бирюковым, упал как подкошенный на зеленую травку
футбольного  поля стадиона  имени  Сергея Мироновича Кирова 
и заплакал.
А повеселевший тридцать третий уже затеял 
новую игру.
- КТО БОЛЕЕТ ЗА «СПАРТАК»,—
аукнулось в одном углу тридцать третьего,
- У ТОГО ОТЕЦ ДУРАК! —
откликнулось в другом.
- КТО БОЛЕЕТ ЗА «НЕФТЧИ»...	 
- ТЕХ НЕ ВЫЛЕЧАТ ВРАЧИ!

- НУ А КТО ЗА «ПАХТАКОР»...
- У ТОГО ВСЕГДА ЗАПОР!

- Это хорей,— сказал Колунов,
и лучше бы он этого не говорил,
потому что тридцать третий, который, возможно, и 
не подозревал до этой минуты, о существовании 
какого-то хорея,молниеносно отреагировал:
- КТО БОЛЕЕТ ЗА ХОРЕЙ…
- У ТОГО ОТЕЦ... ЕВРЕИ!

Колунову оставалось только беспомощно развести руками,
но даже этого ему не дали сделать, 
потому что тридцать третий, 
не вставая с мест, взялся под руки, 
как в матросском танце «Яблочко», 
и, прихватив нас с Колуновым, 
начал раскачиваться из стороны в сторону, 
хором приговаривая при этом: 
  «Зе — нит, 
   Зе — нит».
Влево — «Зе»,        «нит» — вправо,
влево— «Зе»,         «нит» — вправо.

Причем когда наш ряд заваливался влево, 
следующий ряд отклонялся вправо.
И наоборот.
И так — сверху донизу!
Насколько я помню, именно таким образом
создавали статисты
иллюзию волнующегося моря
при постановке оперетты «Гибель эскадры»
У тридцать третьего, я думаю, получалось не хуже.
Сине-белая униформа зенитовских фанатов	
как нельзя более подходила для этой цели. 
Этакие синие волны с белыми барашками 
бушевали и пенились.

Вредный Колунов, 
верный своей привычке
всегда и во всем противопоставлять себя любому
коллективу,
упорно пытался сохранить
строго вертикальное положение.
Но каждое «зе» швыряло его влево,
и каждое «нит» отбрасывало в другую сторону.
И, одетый во что-то вызывающе серое,
Абрам  Колунов напоминал в разбушевавшихся волнах
тридцать третьего
обломок потерпевшей крушение
канонерки.
	
А  В   ЭТО  ВРЕМЯ...
А в это время судья международной категории Мирослав Ступар
(Ивано-Франковск) дал свисток об окончании первого тайма.

ПЕРЕРЫВ

«Не дурно б выпить! Только фиг возьмем»,—
сказал Абрам. Я — хлоп себя по ляжке!
И булькнул коньячок в заветной фляжке,
что к ляжке приторочена ремнем. 
     
Я на футбол всегда беру НЗ.
Во вред себе и вопреки указу
я все-таки люблю ее, заразу...
(А эти фляжки лишь по спецзаказу
негласно выпускает ЛМЗ.)

Указ — он нынче бьет не в бровь, а в глаз! 
Исполнилось, к чему мы шли веками: 
веселенькая надпись «Русский квас» 
славянской вязью вьется над ларьками

Сто тысяч глаз! И — ни в одном глазу. 
А публика, что все-таки хлебнула, 
прошла в сопровожденье караула 
к фургонам, что паркуются внизу.

Смирение — не худшее из зол,
но много тяжелей, чем класть поклоны,
на праздник жизни — на Большой футбол-
идти сквозь милицейские кордоны.

Милиция — она и там и тут 
встает желанью нашему преградой. 
Но так во всем: чем больше не дают, 
тем больше хочешь. И тем больше надо.

Нас вроде начинают окружать 
лихие милицейские фуражки... 
Бежать, бежать! О господи! Бежать... 
Но — горе! Фляжка поползла по ляжке.

Жизнь кончена. Она сползает вниз.
Пора поставить точку в этой драме...
Но в этот миг откуда ни возьмись 
кусты сирени встали перед нами.

«Постой, Абрам,— я закричал. — Постой!» 
Мне захотелось жизнь начать сначала: 
красавица сирень была густой, 
распутница, она благоухала...

И — счастье! — у цветущего куста 
(забыли!) не поставили поста. 
И, убедившись в том, что слежки нет, 
и в том, что нет пристанища иного, 
я в куст впихнул Абрама Колунова, 
за Колуновым бросившись вослед.

Внутри куста раздался тихий хруст. 
Мы с Колуновым вздрогнули от хруста. 
Мы поняли, что куст отнюдь не пуст. 
Такое место! И чтоб было пусто? 
Нас вежливо спросили из куста: 
«Надеюсь, вы не привели хвоста?»

Старик, расположивший на газетке 
все для того, чтоб выпить-закусить, 
сказал: «Да что вы держитесь за ветки! 
Извольте куст немедленно прикрыть. 
Берите кильки, хлеб намажьте маслом... 
да, я забыл представиться... Максим 
Максимович... хоть в детстве звали Максом…
Максим Максимыч!... И доволен сим. 
А вас?..
  Прекрасно! Чрезвычайно рад... 
Ну что же вы? Уже налито по сто! 
Давайте выпьем оптом: за знакомство, 
«Зенит» и стольный город Ленинград... 
Коньяк?.. Прекрасно! Мы его — с Агдамом! 
Нам в самый раз сейчас хлебнуть «ерша»... 
«Ерш» — он силен не вкусом — пополамом.

От пополама в пляс идет душа!
Вот я — Максим, ты — Гена, он — Абрам.
У вас коньяк, а у меня Агдам.
Хотя не в этом суть — пускай мадера! —
я это для конкретности примера...
Но важно, что возможен пополам!

И он один — для милиционера
и для мальчишек этих:
стыд и срам! Чего они орут? Какого хера?..
Ни милиционер, ни юный хам
не знают, что во всем должна быть мера.
Им просто недоступен пополам!»

(Немало я встречал говорунов... 
Но думал, что отсель и до Сорбонны 
один лишь мой приятель Колунов 
способен на такие загибоны...) 
Ну а Максимыч снова нас — «ершом»! 
Мне даже страшно стало за Абрама, 
ибо Абраму стало хорошо 
от этого сплошного пополама. 
Распополамив плавленый сырок, 
Максимыч свой продолжил монолог:

«Завод наш, перейдя на хозрасчет, 
день ото дня наращивает мощность. 
Я лично проверял — она растет! 
Да вот обидно — исчезает общность, 
непраздничным каким-то стал народ. 
Милиции — ей что? Схватить и высечь! 
Да из кармана вытащить флакон. 
А было время — собирал сто тысяч 
наш славный ленинградский стадион!

Вот то-то шуму было над заливом! 
И в ресторане было, и в кафе. 
И, если хочешь, хоть залейся пивом. 
И все сто тысяч были — подшофе. 
Нет, я не призываю к беспорядкам, 
но ведь подохнуть можно же с тоски... 
Вот люди и расходятся по хаткам. 
Все — не по-русски, все не по-людски...»

И в этот миг, заслышав шум шагов 
и схоронив бутылку под полою, 
Максим Максимыч нам махнул рукою, 
тираду оборвав. И был таков.

Мы вышли следом. В этот же момент 
(бывают в жизни грустные моменты!)
прыщавый неоформившийся мент 
сказал с угрозой: «Ваши документы!» 
«Ты кто такой?» — спросил его Абрам. 
(Все знают — у Абрама скверный норов.) 
А страж порядка, козырнувши нам, 
сказал: «Сержант милиции Майоров!» 
Я Колунова подтолкнул локтем, 
чтоб обошелся он хоть раз без шутки — 
ведь так недолго загреметь на сутки... 
Сержант спросил: «Так, значит, водку пьем 
в общественных местах?»
			Его вопрос
был явно риторическим. И хладом
повеяло. И просквозило взглядом.
Но тут Абрам такую чушь понес!.. 
О том, что нету должного калибра,
о трудных судьбах русского верлибра     
и что взрывоопасен стадион...	
И разъяснил про роль центуриона 
и в наше время, и во время оно, 
и справку дал, что есть центурион.

Сержант был очарован. Он размяк.
Но в облике его возник размах.
И, взор свой от толпы отворотив,
он произнес — то ль в трансе, то ль в печали:
«Вот вы роман „Печальный детектив"
писателя Астафьева читали?
Ни слова лжи в правдивейшем рассказе!
Герой из наших — милиционер.
Один среди убийц, подонков, мрази...
Как я среди фанатов, например.
Вот книга! Ночь проплакал я над ней.
Все — истина, все — в цель, ни слова — мимо.
Чтоб быть героем наших сложных дней,
в милиции служить необходимо!»

И, раздавив на подбородке прыщ,
он произнес: «Я вам секрет открою,
народу здесь собралось сорок тыщ...
Милиции же меньше ровно втрое!
О как я ненавижу эти рожи
фанатов, тунеядцев, крикунов!
Мне кажется, мы с вами в чем-то схожи,
товарищ переводчик Колунов.
И ваше дело непростое вроде...
Мы оба — на ответственных постах:
я — при народе, вы — при переводе.
И чтоб — ни-ни! — в общественных местах». 

СЕКТОР

Тридцать третий бурлит. 
Он исходит стоном: 
«Ле-нин-град-ский ,,3е-нит" 
будет чемпионом!»

Но —  нету голов. 
Снова мимо, мимо 
бьет Боря Чухлов 
и Баранник Дима.

Вот вновь угловой. 
Стадион не дышит. 
Вот бьет головой 
Афанасьев! Выше...

Их защита стоит 
прочным бастионом. 
Но — только «Зенит» 
будет чемпионом!

ПАРАДОКС

И все-таки тщетны, ах, тщетны усилья милиции... 
Забыв о порядке, веселый гудит стадион. 
И то, что «Зенит» — в середине турнирной таблицы, 
не противоречит тому, что «Зенит» чемпион.

Гремит тридцать третий. Все громче и громче раскаты.
Бурлит тридцать третий. Кого пародирует он?
Еще не на всех магистралях исчезли плакаты
с иными словами. Со смыслом: «Зенит» — чемпион!

Л наш тридцать третий свое утверждает упрямо. 
Сомнений не ведает и не страшится препон. 
Опять чемпионом, наверное, станет «Динамо»... 
Но он-то уверен, что только «Зенит» — чемпион!

***
Уже  пора о дне  подумать Судном. 
В разборках, в похождениях ночных 
мы исчерпали свой лимит ничьих. 
И новые — очков не принесут нам. 
Уже пора подняться над игрой, 
пора решить, зачем, куда и с кем мы. 
Я говорю вам это как герой 
и автор этой
		игровой поэмы.
Мне, может, скажут — взят не тот типаж. 
Писал бы про десантников, юннатов. 
Но в этот час поделен сектор наш 
на милиционеров и фанатов. 
Меж ними никаких контактов нет. 
Но те и эти — не чужие, наши.
Фанатам в среднем по семнадцать лет.
Милиция — пятью годами старше.
И если все же не порвется нить,
то время всех по совести рассудит.
И если все же будущему — быть,
оно за ними — будущее — будет.

Над стадионом стих балтийский ветер,  
и мне поэму завершать пора...
И выдохся охрипший тридцать третий,
и у «Зенита» не идет игра.
И горн затих, и рыжий Онли смолк. 
И кто-то — вверх, махнув рукой с досады…
А может, мы и есть засадный полк?
И час пришел ударить из засады?

Нет, не погас еще огонь в крови!
И на глазах у всех прикончив флягу,
мой Колунов не выдержал:
				«Дави! 
Гоняй, братва, в чужой сачок кругляку!»
………………………………….
………………………………….


Ну Колунов...
		Его уже заносит.
 Откуда у Абрама эта прыть? 
Что тридцать третий!
			Тридцать третий — просит…
А Колунов — он требует забить! 
И вновь над нами полоснуло знамя, 
пусть — сине-белым (это ль криминал?). 
Мы с Колуновым встали.
				И за нами 
не вся страна, но тридцать третий — встал! 
Мы требуем забить победный гол! 
И тридцать третий снова лезет в драку. 
И Онли, вскинув пионерский горн, 
уже трубит последнюю атаку!

Вот Рац на передачу вышел к штанге,
но дотянуться — не хватило сил.
Вот Бирюков взмывает, как архангел,
естественно — поскольку Михаил.
Все киевские форварды отстали...
Теперь вперед! Вперед — вперед, вперед!
Вот Дмитриев, уйдя рывком от Баля,
пробрасывает мяч себе на ход.
Как важно мяч не потерять сейчас.
По центру — не преодолеть заслона.
Там Балтача с Демьяненко, но пас
на правый фланг находит Лариона.
Ну, Николай, сыграй наверняка —
уже не будет случая другого.
И Коля, мячик подыграв слегка,
в прорыв бросает Юру Желудкова.
Бей, Юрочка! Забей не для очка,
не для того, чтоб угодить кому-то...
Уже пошла последняя минута,
как говорят в Армении — все, чка!
Ведь нам для счастья нужно так немного —
не пресеклась бы полоса удач...
Пусть нам оставят хоть такого бога.

И Юра бьет. И сетка гасит мяч!

***
Что делается!
Что делается-то!
Нет, вы бы только видели, что делается...

Стадион вздрогнул от праздничного гула, 
и в воздухе — почему-то именно в воздухе — 
возникло ощущение общности, единства... 
И мелькнуло ликующей толпе 
освященное неподдельным восторгом 
прыщавое лицо сержанта Майорова. 
И в стайке
взметнувшихся ввысь 
сине-белых шапочек, фетровых шляп
		и форменных фуражек 
мелькнул двукрылый и розовый, 
как реликтовая чайка, 
невинный девичий лифчик.

И мальчишка, 
сидевший рядом с нами, 
вдруг сбросил с себя сине-белую курточку: 
и упали вниз полы семинаристской рясы, 
и блеснул в мальчишеских руках крест, 
и еще неломанный,
еще неломанный мальчишеский дискант 
вывел над внезапно притихшим сектором: 
	«БОЖЕ, «ЗЕНИТ» ХРАНИ...»

***
Я знаю, грандиозны наши планы 
И светел путь, что выбрала страна...

Они сошлись — милиция и фаны. 
Волна с волною. Со стеной стена.

И грянул бой! Свистели камни, палки, 
стоял какой-то сумасшедший вой... 
И рыжий Онли в самом центре свалки 
работал горном, словно булавой!

...Фуражку сдвинув и расправив грудь, 
уверенно, одним ребром ладони 
в толпе бурлящей расчищая путь, 
сержант Майоров пробивался к Онли...

О Господи, скорей достать мотор! 
Гони назад, гони назад, шофер! 
Гони назад с клокочущего склона 
туда, где берег оглашен пальбой. 
Успеть! Сказать: «Мироныч, дорогой, 
давай не будем строить стадиона...» 
Нет, не успеть! Ну что ж, во весь опор 
лети вперед, наращивая скорость... 
Нас с Колуновым ждет иная повесть, 
где новый шрифт и новый коленкор.

Гони, шофер, из прошлого вперед, 
нам все равно не повернуть обратно...

Ну а кому поэма непонятна...
………………………………….
………………………………….

Я попрошу —
Абрам переведет.

Август — октябрь 1986