Даша КОНЧАЛОВСКАЯ
отрывок из книги "Ты.Очерки русской жизни"
Константин КРИКУНОВ
(1963-2010)
ДАША
Даша выросла на Петроградской, на подоконнике стоял старый
кактус, и она любила трогать пальчиком его колючки. За окном
из минарета истекал желтый пузырь ленинградской луны, или она
это тоже придумала. Ее книжка стихов «Лонное затмение» — самая
сладострастная в современной петербургской поэзии:
Когда струя ударит в небо,
Когда ты пальцы разожмешь,
Мы вздрогнем и затихнем оба.
И все. Ты встанешь и уйдешь.
Уйдешь… А мне придется снова,
Нефритовый лаская ствол,
Как губка, впитывать другого
Самца расплавленный ментол.
И никогда не будет прерван
Меня похитивший поток.
Неважно — сотым или первым
Я целовала твой клинок.
Близорукая тихоня, воспитанная на ахматовских
«А у нас тишь да гладь, божья благодать,
а у нас светлых глаз нет приказу подымать…»,
осознала себя петербургской Сафо. Но осталась
скромницей — бабушкина комната в коммуналке, чистая постель и
пишущая машинка — весь ее мир. Девчонка из тех, что прячет лицо в
прическе и блестках очков. Оранжевые брюки-клеш и глухая кофта,
застегнутая на полсотни пуговиц.
— Ты замужем? — Нет. — Ты была замужем? — Да. - Хорошая книжка.
— Да? — Выпьешь? — Вина.
— Ты и вправду такая стеснительная? - А пошел ты. — Тебя зовут Даша?
— Нет, — сказала она. — Только идиот может подумать,
что Даша Кончаловская — не псевдоним.
После кактусов и мечети будущая поэтесса поступила
в институт Герцена, съехала от родителей в коммуналку,
где раньше жила бабушка, и на втором курсе вышла замуж за филолога.
— Ничего плохого о бывшем муже сказать не могу. В постели валялись
сутками. Книжек читали много. Но я не была женщиной, которую хотят,
желают, мучат. Просто жили-были и спали вместе затраханный филолог
и затраханная педагогиня. Расставанье было легким.
— «Я желаю всех!» — заявила ты. Это правда?
— Правда. С уточнением:
«Я уйду. Я не знаю — кто завтра придет.
Мой нектар превращается в лед.
В руки к новому Фаусту плод упадет,
но меня только равный возьмет…»
Я не знаю, после какого числа начинается много.
Гончарова у Пушкина была, кажется, сто тринадцатой. У моей подруги
мужиков было, если не врет, три тысячи штук. А ей двадцать семь.
Но это не счастье. Счастье — это когда, ну, кровь вздрогнула, когда
все дрожит и вне всяких постелей. Но даже у самого раскрепощенного
любовника есть рамки. В творчестве рамок нет.
— После «Лонного затмения» тебя искали как ту, кто «хочет всех»?
— Может, и искали. Но я осталась в тени. Я люблю мужчин. И тех,
кто у меня есть, мне достаточно. Люблю работать, люблю выводить на
бумаге буковки, сочинять их, буковки, мужчин и себя.
|